Серебро... платина... золото русской поэзии? Главное, не свинец

 

Итак, впечатление от любой книги, где собран не один десяток авторов, не должно быть ни восторженным, ни смазанным, ведь, чтобы не впасть в эйфорию от собственного творчества, нельзя ослепляться и прелестью опусов собратьев по перу. В ересь вдаваться тоже не собираюсь, просто вслед за восхищённостью проектом в целом приходит здравость его оценки, выражусь так, по частям. Подразумеваю, естественно, под частью именно себя.   

Презентация издания состоялась аж в конце февраля 2020-го, ещё, пардон, до пандемии, поэтому в библиотеке Национальной Академии наук народу собралось много, поэты пришли не просто бесстрашные, но счастливые: как же, вошли в хрестоматию, можно сказать, а тут встреча с инициаторами проекта, во главе коих сам академик Гниломёдов!

 

Славословий по поводу Антологии и на презентации, и в последовавших комментариях на форумах было столько, что мои утонули бы в общем хоре. Да, парадных слов проект заслуживает безоговорочно. При этом рано или поздно каждый из живых авторов двухтомника задумается (сужу по себе) о своём месте не только в постраничном пересчёте, неалфавитном порядке или объёме опубликованных строк. Это всё вопросы количественные, а им свойственно перерастать в качественные. Придёт время претензий к "первоисточнику", а не к издателям.

Конечно, у любого из нас свой путь был в этот проект, свои за и против (доминировали, естественно, "за"), свои каналы и свои резоны. В принципе не знаю тех, кто отказался бы участвовать в Антологии, отвергнув предложение напечататься в ней; иное дело, не всем сочинителям предлагали, далеко не всем, и в этом смысле "Поэзию русского слова" трудно назвать антологией во всей полноте слова. Русскоязычных поэтов в Беларуси столько, что всех вместить не хватило бы даже десятитомника. Значит, срабатывали некие ограничения. Вероятна и абсолютная случайность. Допускаю и определённые цензы, но об их существовании могу только догадываться.

Собственный опыт участия в издании я уже осмыслил, им и хочу поделиться, благо это уже не первая антология, где выпало опубликоваться; но если были в моей биографии проекты, задумывавшиеся якобы в качестве культурологических, но по итогу оказывавшиеся исключительно коммерческими (за что стыдно уже много лет), то на сей раз отметиться не просто выпало, а именно посчастливилось.

Но тогда, в феврале... Тогда, честно скажу, лично я шёл на презентацию как исключительно на встречу с Гниломёдовым. Ну и при случае мог бы поинтересоваться, по каким критериям из моих текстов выбраны были конкретно те, в шансы коих практически не верил (по озвученному предварительно объёму строк для публикации я передал произведений с запасом). Нет, такой вопрос я задавал бы не Гниломёдову, "резал" не он, это факт для меня.

Владимир Васильевич в середине 90-х, уже будучи авторитетным учёным и к тому же занятым на административной работе, умудрялся приходить к нам на журфак (с которого я в тот год как раз выпускался) и читать лекции в вечернее (фактически внеурочное) время 5-6 слушателям, возжелавшим иметь "писательскую корку" в довесок к основному диплому... Впрочем, не все были там журфаковцы, несколько человек со стороны, из литобъединений при газетах... 

Практически блоковская ситуация — выступление перед малочисленной и не всегда благодарной аудиторией. Смею полагать, мы слушателями оказались благодарными. Дело в том, что мой друг Олег Зайцев (ныне председательствующий в "Полоцкой ветви"), тоже выпускавшийся с журфака, пришёл к декану журналистов Олегу Слуке с идеей. Мол, держава распалась, Литинститут остался в России, своей писательской кузницы у нас нет (журфак с филфаком и мединститут не в счёт), так что неплохо бы организовать хотя бы курсы соответствующие...

Олег Георгиевич мало того что деканом был великолепным, так он к тому же мыслил по-государственному. Курсы заработали буквально через несколько недель, причём из самих журфаковских преподавателей был лишь аксакал газетного дела профессор Борис Васильевич Стрельцов, обожаемый студентами за бескомпромиссность в понимании репортёрской профессии. Думали: ну, уж коль сам Стрельцов будет чему-то нас в прозе натаскивать!..

Оказалось, натаскивать взялся не только он. Читать курс по литературной критике согласился замдиректора академического Института литературы имени Янки Купалы В. В. Гниломёдов, тогда член-корреспондент АН Беларуси; а поэтическую составляющую рискнула тащить Светлана Павловна Бартохова, в 94-м работавшая редактором журнала "Родник" (кстати, выпускница Литинститута).

В общем, Зайцев целенаправленно, но при этом неожиданно привёл нас на огранку к настоящим ювелирам.

Это снимок с презентации. За четверть века стиль учёного ничуть не изменился. Тогда, на журфаке, читая нам курс, Владимир Васильевич шашкой не махал, хотя мы, молодые наглецы, вполне того заслуживали. Видел ли он среди подопечных... будущих классиков? Скорее, меньше всего об этом думал. Просто рассказывал о литературном процессе как о самодостаточном жизненном пути. Нас практически не критиковал, проявляя такую терпимость, которая у иных профессоров на поверку оказывается обычно полным равнодушием к собеседнику и, до кучи, к его заведомо ничтожным произведениям; Гниломёдов же словно схватывал суть наших притязаний с нескольких абзацев-фраз-строф-строк и толково разъяснял, что такое нельзя и что такое нужно. Про хорошо и плохо мы уже сами догоняли. Народу тогда, повторюсь, хоть и было немного, но двое точно хорошо уроки критики усвоили (я да Зайцев), коль академик взял нас в переплёт Антологии.

 

Конечно, проект просто немыслим без энергии Миколы Микулича. Николай Владимирович взял на себя всю рутинную работу, которая в писательском деле совершенно за кадром остаётся, а без неё никакое, даже самое разгениальное, творчество в книгу не выльется, разве что в канаву... Поэтому для меня Антология — она, конечно, под редакцией Гниломёдова. Как идея, как дух, который воплотился. Но воплотился он силами Микулича, отдадим должное.

 

Многие поэты, даже из тех человек 40-50, кто засветился в актовом зале библиотеки НАН, прежде не читали друг друга, даже визуально знакомы-то не были до этой встречи, как не будут общаться и после неё. И такова, увы или, напротив, ура, литературная реальность. Однако ж она уже не помешает высшей истине: в общем издании представлены НЕСХОЖИЕ авторы. И пусть они и не знают друг о друге, и не собираются с творчеством прочих впредь знакомиться, тем паче — как-либо оценивать. Не потому что обижены или видят соперников; но потому что творческой методы друг друга не приемлют.

Язык-то один, а вот носители его в литературе стоят на таких различных позициях, словно у каждого этот язык свой и иного наречия не уразуметь. Тут вариант для культуры один — только антология, только чьё-то подвижничество и мудрая снисходительность к амбициям каждого по отдельности и вместе собранных.

Но даже всякая антология похожа на групповой снимок: кому действительно на добрую память, а кому лишь факт-подмога для будущих биографов. Тем более что в кадр зачастую помещаются не все... Как отметил академик Гниломёдов, о лирическом герое тут говорить не приходится.

Был повод у собравшихся почитать друг другу стихи. Некоторые даже не ограничивались тем, что опубликовано...

 

Два тёзки-"антологиста" на трибуне — Олег Зайцев и Олег Сешко.

 

А вот и вирши мои, опубликованы 5 из переданных 11. Если и терзал вопрос, почему именно эти тексты отобрал составитель, то по ходу выступлений собратьев по перу картина для меня вырисовалась предельно ясная.

 

       *     *     *

 

...И темнотой грозили совам —

но совы радовались тьме.

Тепло останется пунцовым

на прикоснувшихся ко мне.

 

Себя на перекрестке слова

поймал — и выронил глаза.

Но выдавил лишь каплю злого,

поскольку не попомню зла.

 

А смерть металась в многоточьях

по износившимся вискам;

очнешься ночью в строчках точных,

которыми тебя ласкал.

 

Ведь ты, готовая к разлуке

и не мечтавшая о сне,

к стене протягивала руки,

уже не доверяя мне.

 

Но не останется нисколько

смертей у постаревших строк,

и капле злого будет скользко

на всем, что я согреть не смог.

 

Впадая в детство, как в немилость,

я сделал вид, что не уйду,

и капля злого покатилась

по нарисованному льду.

 

 

       *     *     *

 

Мне в жизни больше нечего менять —

помимо жизни — на иную долю.

Любви умершей не нужна мне прядь,

а чудо воскрешения — тем боле.

 

В последний день испытанной судьбы

проверишь в небе разве что прозрачность,

которой вообще могло не быть —

и все же проявляется, дурачась.

 

В бездонности, что всякий раз нова

в любой из дней, которые убиты,

мы забываем мертвые слова —

скупые превозносим алфавиты.

 

Таков удел и памяти людской,

и нашего обычного безлюдья,

когда над недописанной строкой

за нас встает — из сердца — слово грудью.

 

Итак, мне больше незачем менять

пустоты истин на словарь пустыни.

А прошлое мне пишет через "ять",

хотя и мстит незнанием латыни.

 

 

       *     *     *

 

Все зачеркнувшим, с чего новый век начать нам?

С письменной речи — иль сделать весь текст печатным?

 

Все перепутав, смешав и добро, и зелье

в горьком коктейле, такое ж найдешь похмелье.

 

Лечит ли век — не уверен, но строки — вряд ли:

ибо не капли, да сами к тому ж по капле...

 

Выдавив рабство слезой из себя скупою,

мира шершавость в ночи ощутишь щекою.

 

Тут и подумаешь, стоит ли лить чернила

в очи другим, чтоб их ночь от добра хранила.

 

Век перечеркнут кончившимся соблазном.

Лист остается чистым, да зелье — разным.

 

 

         *        *        *

 

Если земля не вполне кругла,

стало быть, вертится от угла.

         Свет, замерев за полярным кругом,

         зрелищем сим напуган.

 

Стоя на площади, чую: ног

вовсе б найти под собой не смог,

         если земля из-под них ушла бы.

         Век трамбовать ухабы.

 

Так я земли раскачал овал;

и никогда бы не покидал

         бурой поверхности, тихо прячась

         якобы за незрячесть.

 

Что я услышу из-за бугра?

То, что по-прежнему жизнь — игра?

         Мрак, оставаясь всегда за шторой,

         не повторит историй.

 

Если поверхность земли суха,

стало быть, две стороны греха

         есть у разлуки. Но берега нас

         передвигают за нос.

 

 

         *        *        *

 

Заплутал по Риму и путал карту.

То к развалинам ближе был, то к инфаркту.

Но успел на площадь, где padre в полдень

молвил пастве: "Бонджорно!".

                   Путь веры пройден?

 

Я спустился в покои в невольный экскурс.

Тихий папский конклав — заодно на редкость.

Жаль, не к небу ближе, а к прежней тверди.

Но таких подземелий страшатся черти.

 

Я под купол собора в запале диком

по спирали взвинтился. И кто чьим ликом

удивлён: я — Его,

                   или Он — моими?

Мы и в Риме миряне, и в гриме мимы.

 

Но от взора Его свой отводят тотчас

облепившие купол фанаты зодчеств.

Вниз глядим, на подножия, на руины!

Это древние вечны, а мы наивны.

 

Как пьянящи фонтаны! И сколько красок

поглощается камнем? Здесь ветер вязок,

будто серым вера века одела,

чтоб в любой пустоте обреталось тело.

 

На презентации я, как и выступавшие до меня авторы, декламировал стихи, хотя есть уже изданная Антология; вероятно, большинство пиитов лишний раз проверяли, а как же строки звучат в голос, не на бумаге. Что ж, такой опыт тоже нужен, пусть и представляется постфактум в данной аудитории излишним. Мне важно было заострить внимание на конкретном вирше, который, как я полагал, в столь солидное издание вряд ли войдёт. Не потому что строки слабые — слишком... свежие, что ли. Впрочем, о том, что стихотворение только что сочинено, кроме меня никто не знал. Речь о строках про Рим и Ватикан.

Когда слово дали мне, с трибуны попытался рассказать об "эффекте Антологии". Что когда твоё стихотворение, написанное буквально накануне, сразу по возвращении из путешествия, передаётся издателю и вскоре (пусть даже не совсем вскоре, но ведь передано же было незамедлительно!) видит свет в академическом исполнении, — после такого опыта начинаешь совершенно по-иному к собственному творчеству относиться. Порой не без гордыни, но в целом — с удвоенной ответственность за качество продукции.

 

Мне за свои опусы не стыдно, как, вероятно, любому из списка; тем более стихи каждого из нас — рядом с произведениями ещё 110 авторов второго тома и 75 — первого. Общий фон редко что-либо выпячивает, зато многое нивелирует. И всё-таки... есть резон относиться к себе гораздо критичнее, как это и было присуще мне, Зайцеву, нашим товарищам 25 лет назад. Когда предстоял долгий путь, поэтические сборники и антологии где-то назревали, но оглядываться было пока не на что. Как учили творить Светлана Павловна Бартохова, Борис Васильевич Стрельцов, Олег Георгиевич Слука и, разумеется, Владимир Васильевич Гниломёдов.

Лично я больше ничего "сырого" (т. е. хотя бы год не отлежавшегося в столе) передавать ни для какой публикации не стану. Увы, антология не есть хрестоматия, как отметка в академическом издании сама по себе не означает принадлежности к классике.  Спасибо двухтомнику, во многом отрезвил!

А к Владимиру Васильевичу подошёл, я ж ради этого явился на презентацию. Тот самый случай, когда не читателю нужны автографы авторов, но авторам — виза издателя. Как санкция на литературную правоту. Чтобы ни в ересь ни впадать, ни в эйфорию.

 

За фото отдельное спасибо коллегам в зале; боюсь ошибиться в авторстве снимков, но помню с аппаратом Олега Сешко. Не только моё выступление ребята "из иных лагерей" зафиксировали. Я ж говорю: люди могут в быту даже не поздороваться друг с другом, настолько разные творческие воззрения, а под обложкой Антологии, получается, объединились?

Да, снимки сделаны вовсе не Олегом Зайцевым, моим давним сотоварищем, которого я, выходя к трибуне, попросил меня сфоткать. Похоже, тёзка не услышал. Странно, но почему-то это тоже представляется мне важным.

 

Олег Бородач, автор стихов на страницах 384—387 2-го тома Антологии "Поэзия русского слова".